его губы перепачканы кровью свежей клубники, которую я собственноручно и с особой агрессией переработала с помощью блендера две минуты назад. его губы перепачканы этой клубникой, блеском и сдавленной улыбкой. он спрашивает, почему я ничего не ем. я не нахожу, что ответить и продолжаю смотреть в окно. над городом встает неоновое солнце, начинается день новых истерик. я нервничаю и тереблю белую пуговицу. пуговица отрывается и, разбудив весь мир отчаянным возгласом "жизнь существует не только в кино", падает на пол. мы вздрагиваем. оливковые плотные занавески, по обыкновению, задернуты на глухо. рядом с окном стоит простой , несколько китчевый деревянный стол и два стула по разным его сторонам.передавая ифракрасные мысли друг другу, как воланчик, мы садимся за него. в комнате предельно натянутой нитью звенит тишина. Он ролулежит на диване изучает потолок, стены глухо резонируют в такт проезжающей миио нашего дома машине.психоделия истерично вздернутых ресниц напоминает о снах, которые вы мечтаете увидеть каждую ночь. мы сидим, и утро, пытающееся пролезть в эту обитель наглухо заколоченных пространственных помещений сквозь плотные оливковые занавески иступленно освещает наши запястья, скулы, ключицы. тут Он встает, подходит к столу и, опираясь на него ладонями, декламирует:
ЛЮБИТЬ ИЛИ ДЕЛАТЬ ВИД, ЧТО ТЫ ЛЮБИШЬ - КАКАЯ, В СУЩНОСТИ, РАЗНИЦА, ЕСЛИ УДАЕТСЯ ОБМАНУТЬ САМОГО СЕБЯ?
давольно улыбнувшись, он поворачивается и уходит, мягко захлопнув дверь.
Он еще вернется.